О свободе: четыре песни о заботе и принуждении - Мэгги Нельсон

значить. Но откуда бы они ни появились, пока я писала их, я знала, что не вру. Это была клятва, к которой я, едва ли не вопреки себе, была теперь намертво привязана.

Чтобы этот момент не показался приятным перышком, сдутым вниз благосклонным божеством, добавлю, что за день до этого я проснулась в писательской резиденции в сельской местности с таким похмельем от дешевого вина, настолько удрученная разбитым сердцем, с такой распирающей ненавистью к себе из-за недавних сексуальных похождений, вызывавших во мне отвращение, что по дороге в продуктовый (за вином, разумеется) я испытала почти непреодолимое желание бросить свое тело под машины на встречной полосе. В это мгновение, которое также возникло как из ниоткуда, в моей голове почти с той же силой пронеслась другая фраза: «Я больше не буду жить». Каким-то образом мне удалось пересечь проезжую часть и позвонить подруге (там, как ни удивительно, до сих пор стояли таксофоны), которая выслушала мои рыдания. Теперь мне очевидно, что фраза следующего дня появилась в качестве поправки и замены первой.

В интервью о трезвости Клюн объясняет её отношения со свободой следующим образом: «В состоянии зависимости, если ты можешь представить себе жизнь без наркотиков, она кажется тебе скучной[,] бесконечной, безрадостной далью. Пустыней. Но свобода от этих жерновов, свобода от этой депрессии, этого отчаяния – для меня это как ежедневный кайф, если честно. А кроме того, она открывает дверь простым радостям жизни». Ни за что бы ему не поверила, если бы не пережила это сама. До какого-то момента именно употребление гарантирует монотонность, а трезвость означает неопределенность или неизвестность. Повторяя слова Батлер о скорби, – а я считаю ранний период трезвости формой скорби, поскольку он подразумевает отпускание себя, прошлого, форм упования и совладания, без которых прежде вы не смогли бы двигаться дальше, – она предполагает «согласие на прохождение трансформации (может быть, даже предавание себя трансформации), конечный результат которой невозможно знать заранее». Она может причинить много боли. Но отказ от нее – еще больше.

Невероятно сложно говорить о подобных откровениях без отступлений о морали и даже религии, как то: «Потребитель отправился на поиски Бога, но искал не в тех местах, был одурачен симулякром и в итоге подсел на поддельного идола, а то и на демона». В письме 1961 года Биллу Уилсону, которое, по распространенному мнению, подтолкнуло Уилсона сделать «Анонимных алкоголиков» духовной программой, Карл Юнг предложил именно такой сюжет, проведя параллель между тягой к алкоголю и поиском «союза с Богом» и подытожив: «Видите ли, „алкоголь“ по-латыни – spiritus, и одним и тем же словом мы обозначаем как высший религиозный опыт, так и самый развращающий яд. Стало быть, здесь справедлива формула spiritus contra spiritum». Веком ранее бывший священник Эмерсон обратился к той же теме в более светском ключе: «Для удовлетворения наших ненасытных желаний нужно искать вот что: возможности забыть свое я, прийти в удивление от знакомства со своими внутренними силами; откинуть смущающие воспоминания, совершить нечто доброе, хоть бессознательно… Пути жизни дивны: в обхождении с нею нужна доверенность… Карикатурою и обезображиванием сладости самозабвения служит пьянство: употребление опиума и крепких напитков, – имеющее такую гибельную приманку для человека». Я давно люблю этот фрагмент за признание того, что желание «забыть свое я, прийти в удивление от знакомства со своими внутренними силами», совершить нечто доброе, хоть и бессознательно, или жить на пути отречения – это вовсе не проблема. Проблема в методе достижения и побочных эффектах. Что возвращает нас к Берроузу, который вопреки своему легендарному статусу джанки всегда старался напомнить нам, что «всё, чего можно достичь путем химии, можно достичь другими путями».

К разнице между живительной и разрушительной формами отречения – не говоря уже о намерении предпочесть первую последней – каждый должен прийти самостоятельно (именно поэтому АА считают алкоголизм самодиагностируемой болезнью). Размышляя над сложными отношениями между потреблением наркотиков и письмом о них, Бун делает схожее замечание: «То, что люди по-прежнему становятся зависимыми от наркотиков после нескольких поколений текстов, написанных зависимыми, говорит нам о том, что для многих только личное свидетельство, закаленное личным опытом, приводит к знанию». Над этим легко сокрушаться (особенно будучи родителем – занимая субъектную позицию, которая зачастую основана на вере в передаваемость знания или в то, что любовь победит всё). Но факт остается фактом: никто не в состоянии выяснить за нас, какие удовольствия можно принять за «опыт без правды» (Деррида), а какие обладают истинной значимостью (или какой-либо иной ценностью); никто не может решить за нас, какие формы отречения прекрасны, а какие наносят вред (или вред, превосходящий их достоинства); никто не может предсказать, превратится ли наша стратегия освобождения в форму заточения. Как намекает лозунг «Да снизойдет на тебя медленное выздоровление», подобное сближение формирует узел, который лучше распутывать терпеливо, быть может, даже на протяжении целой жизни.

4. Езда в слепых зонах

МУЗЕЙ ПУТЕШЕСТВИЙ —

КОНЕЦ ИГРЫ —

ДВОРЕЦ СОВРЕМЕННЫХ СВОБОД —

НАШИ ДЕТИ И ДЕТИ НАШИХ ДЕТЕЙ —

ЧТО БУДУЩЕЕ СДЕЛАЛО РАДИ МЕНЯ? —

И СНОВА УРОДЛИВЫЕ ЧУВСТВА —

ПОЛИТИКА И ТЕРАПИЯ —

ЕЗДА В СЛЕПЫХ ЗОНАХ

МУЗЕЙ ПУТЕШЕСТВИЙ – КОНЕЦ ИГРЫ – ДВОРЕЦ СОВРЕМЕННЫХ СВОБОД – НАШИ ДЕТИ И ДЕТИ НАШИХ ДЕТЕЙ – ЧТО БУДУЩЕЕ СДЕЛАЛО РАДИ МЕНЯ? – И СНОВА УРОДЛИВЫЕ ЧУВСТВА – ПОЛИТИКА И ТЕРАПИЯ – ЕЗДА В СЛЕПЫХ ЗОНАХ

Он мой сын – но с тем же успехом мог бы быть первым на свете мальчиком, влюбившимся в поезд. На протяжении последних двух лет – помимо часов, проведенных за YouTube-просмотром того, что я могу описать лишь как «концептуальные видео на проверку выносливости» с паровозами, проезжающими через города сельской Америки в реальном времени (сперва видишь дым, а затем ждешь-ждешь-ждешь, пока мимо не промчится поезд) – мы с ним много времени провели вместе в Музее путешествий – тупике в Гриффит-парке, где обрели покой немыслимо огромные локомотивы. Первая остановка – это всегда самый большой и самый черный поезд «Локомотив 3025», припаркованный во дворе первым. Мы взбираемся по крутой лестнице (его ведущие колеса – одни из самых больших когда-либо построенных), чтобы он смог усесться в кабине и превратиться в Джима – машиниста-героя из классической истории «Чух-чух» Вирджинии Ли Бертон, одной из бесчисленных детских книжек, в основном написанных белыми женщинами в первой половине двадцатого века, где отзывающаяся на женское имя или местоимение сбежавшая паровозиха должна быть поймана, затащена обратно в депо на тяжелой цепи и избавлена от